И, конечно, долго подобное безумство длиться не могло. Нас застукали. Мама и Артем. Не знаю, что им понадобилось в домике. Их, вообще, не должно было быть дома. И не было, когда мы с Машей решили уединится в нашем потайном месте. А потом уснули, уставшие и счастливые, не додумавшись одеться. Если бы на нас была одежда, мы могли бы придумать тысячу причин того, почему оказались в одной кровати посреди дня. Но объяснить, почему мы голые спим, прижавшись друг к другу, было сложно, да я и не пытался. Вечером, когда пришел отец, нас ждала долгая воспитательная беседа за закрытыми дверями. Мама тоже присутствовала, и она как-то сразу заняла позицию Маши, и даже села рядом с ней, по-матерински обнимала. Все презрение и негодование лилось на меня. Я выслушал о себе много нового. Отец пригрозил, что если я не остановлюсь, то он заявит в полицию, а Машу социальные службы изымут из семьи и отправят в интернат. Мы с отцом наговорили друг другу много лишнего. Разговор происходил на эмоциях, мы кричали. Никогда не видел отца в таком гневе. Маша плакала от стыда, закрывая ладонями лицо, только усугубляя мое положение. Я злился и на нее тоже за эти слезы. Меня выставили чуть ли не насильником, а она даже слова в мою защиту не сказала. Позже у меня состоялся отдельный и очень эмоциональный разговор с матерью. Она ни в чем меня не обвиняла, но, когда закончила, я чувствовал себя таким мудаком, что хотелось в собственное отражение плюнуть.

Я уехал в этот же день, на скорую руку собрав вещи. И это был последний раз, когда я видел родителей.

Теперь, спустя годы, оставшись один на один с совестью в замкнутых стенах клиники, где проходило мое медленное восстановление, я понимал истинные причины своего долгого молчания. Ни ревность, не обида, и даже не злость. Это был стыд. И только моя гордыня до последнего момента находила ему другие названия, ища оправдания, прячась за пошлостью. Наверное, я заслужил презрение родителей, как и все-то, что происходит со мной сейчас. И даже то, что случится со мной дальше. Весь этот кошмар, в который превратится моя жизнь, я запустил сам, своими руками, и это случилось именно тогда, шесть лет назад….

Пройдет еще немного времени, прежде, чем я осознаю, что моя ошибка заключалась не в том, что я прикоснулся к ней, поддался соблазну тем сумасшедшим летом, а в том, что оставил ее – девочку, которой суждено было стать или моим счастьем, или погибелью. Выбор всегда за нами.

Всегда. Никакой фатум ни за что не отвечает. Только мы.

Москва. Полгода спустя.

Дмитрий

– Дмитрий Евгеньевич, подождите секунду, – я уже выходил из зала суда, просматривая решение, которое только что получил. Мой клиент не присутствовал на заключительном слушании, он отдыхал на Бали с очередной любовницей, будучи уверенным, что беспроигрышный адвокат Солнцев сделает свое дело, четко и без проволочек. Я и сделал, но осадочек остался премерзкий. Как сказала бы Маша, «дерьмовое ощущение».

– Да, Полина Александровна, – оборачиваюсь я, быстро убирая документы в кожаную папку. Мы стоим в коридоре здания суда, стараясь не мешать снующим туда-сюда людям. Очередное совместное дело, но обсуждать его я не хочу ни с кем, даже с Полей. Она смотрит на меня с понимающим, но тревожным выражением глаз.

– Поздравляю. Очередная победа, – говорит она, разглаживая невидимые складки на юбке. После нашего не самого красивого разрыва, мы ощущаем некоторую неловкость при общении. – Все нормально? – спрашивает Полина, заметив, что я не отвечаю на ее улыбку, продолжая напряженно хмурить лоб. – Выглядишь уставшим.

– Нормально, Полин. Не всегда попадаются клиенты, с которыми приятно работать, особенно в моей сфере, – лаконично и сухо отзываюсь я.

– Пойдем, пообедаем? Мне нужно кое-что спросить. Здесь нельзя. Кругом уши, – она выразительно оглядывается по сторонам, я едва заметно киваю. Раньше мы постоянно обедали вместе, обсуждая сложные моменты в работе. Хотя по большому счету делать этого не имели права. Разглашение личной информации, все-таки. Хотя, если дело уже выиграно и закрыто, почему бы не обсудить некоторые детали. Мой настрой кардинально меняется, делая разворот на сто восемьдесят градусов, и я внезапно ощущаю острую потребность поговорить с кем-то. Маша не поймет, она далека от той специфики, с которой приходится работать.

Не сговариваясь, идем с Полиной в кафе, в котором часто обедали раньше. Сейчас я предпочитаю ездить домой, если Маша не учится, или заказываю еду в офис, чтобы не тратить время.

– Как живешь? – интересуюсь я, продиктовав заказ официанту. Полина вполне искренне улыбается, передёргивает плечами.

– Отлично, Дим. Как видишь, жизнь без Солнцева есть, – добавляет с сарказмом. – Встречаюсь кое с кем, но пока отношения на стадии общения.

– Нормальный парень? – спрашиваю я скорее из вежливости, нежели из интереса. Мы не чужие люди, и конечно, Полина мне не безразлична, я желаю ей всего самого лучшего, но ее личная жизнь меня больше не касается.

– Хороший, – кивает она. – Но сначала вы все хорошие. Жизнь покажет. Света о тебе часто спрашивает, ты бы позвонил ей. Ребенку не объяснишь, почему вдруг мамин хороший друг перестал приходить. Она привязалась к тебе.

– Прости. Поль, я думал, об этом, но считал, что ты против. Я обязательно позвоню и заеду на днях. Как она? К школе готовится?

– Да. Вовсю, – нежная улыбка стирает строгое выражение и лицо Полины становится очаровательным и милым. – Не помню, чтобы я так рвалась учиться.

– Я любил делать уроки, – вспоминаю с улыбкой.

– Серьезно?

– Да. И в школу ходил с удовольствием, и потом в лицей тоже бегом бежал. Про университет вообще молчу. Я до сих пор оттуда уйти не могу. То один курс читаю, то другой. Радуйся, Поль, твоя Света далеко пойдет. Смышленая девочка.

Нам приносят бизнес-ланч и напитки. Потеряв нить разговора, мы какое-то время молчим, без особого аппетита поглощая обед.

– Ты хотела о чем-то спросить, – напоминаю я, отодвигая тарелку с супом. – Это по делу Гракова?

– Да, его жены, – Полина тоже убирает в сторону недоеденный суп, складывая руки на столе. Выражение лица становится серьезным и сосредоточенным. – Я хочу поднять вопрос о проверке клиники, в которую ее упек муж.

– Теперь уже бывший муж, – взглянув на часы, нервно замечаю я. – Но думаю, этим вопросом стоит заняться. Предупреждаю, что обвинить его в сговоре с врачами психушки тебе не удастся.

– Ты замешан в этом? – в лоб спрашивает она. Ее прямота всегда меня раздражала. Цербер в юбке.

– Ты думаешь я бы тебе сказал? – скептически спрашиваю я, делая глоток обжигающего ароматного эспрессо.

– Дима, это женщина и так потеряла все. Мужа, деньги. Своих детей. Тебе ее не жалко?

– Полина, это моя работа, – сухо произношу я, встречая ее негодующий взгляд.

– Нет, твоя работа следовать закону, а не нарушать его, – Полина повышает тон, хотя прекрасно знает, что орать на меня бесполезно, как и убеждать в чем-либо.